Я, даргинка, уроженка одного из горных аулов, рано вышла замуж. Замужество моё было выгодно моему отцу, на руках которого оставались ещё четверо детей. Муж мой, высокий стройный горец, был для меня самым красивым и любимым человеком. Родила я ему девятерых детей, но в живых остались только четверо. Трудная тогда была жизнь, Абдусалам, но счастливая. А счастье, как водится, долгим не бывает.
Пришла в наши горы война. Одним из первых ушёл на войну мой муж – надежда и опора семьи. Долгими ночами у очага или баюкая детей, плакала я горючими слезами, проклиная войну и тех, кто её развязал. Но и беда не приходит одна. Выселили нас спешно с гор на равнину, в соседнюю Чеченскую республику. С наспех собранным домашним скарбом, с малыми детьми и больными стариками, со всех гор, кто как мог, добирались мы до нового места. Холод и голод, болезни и смерть близких людей перенесли мы с высохшими глазами.
Слёз не было – выплакали мы их тогда, молодой человек, как выплакали их и те, выселенные с родных мест ни в чём не повинные чеченцы, в далёких заснеженных азиатских степях, проявив неистребимую волю к жизни, сохранив свой народ. Пусть Аллах даст всем погибшим райскую обитель: детям, не увидевшим радость детства; старикам, не познавшим беззаботную старость; воинам, сложившим головы на поле брани; женщинам, не родившим, в трауре умершим; матерям, ослепшим от долгого ожидания. Всем, всем. Аминь!
Поселили меня с детьми, как жену фронтовика, в добротном двухэтажном доме, и стали мы привыкать к новой жизни. От зари до зари работала я на колхозных полях. Не жаловалась – некому было; не чуралась тяжёлой работы – на мне была семья; и только ночами неистово молилась Всевышнему, чтобы скорее закончилась война, чтобы муж и все остальные вернулись живыми и здоровыми.
Слава Аллаху! За год до конца войны, весь израненный, в орденах, вернулся муж домой. Вам, молодой человек, трудно понять радость, которую я тогда испытала. Быстрая и проворная, я готовила еду и плакала, работала в поле и плакала. Слёзы счастья, материнского женского счастья, лились из моих глаз безостановочно – не стыдилась я их. Ещё сильнее приблизилась я к Аллаху, благодарила его и возносила ему молитвы.
Надо сказать, Абдусалам, в то голодное военное время питались мы всем тем, что попадалось под руку. Готовила я в основном похлёбки и чуду из крапивы, черемши, чечевицы, благо, росло их в том краю много; бывали на столе и ржаной хлеб, и кукурузные лепёшки – мучари.
И вот однажды я начала замечать, что нахожу выставленную на ночь посуду с едой, пустой. Заподозрить своих детей я не могла – они до утра были со мною, да и других, соседей, винить тоже не могла: не принято у нас красть кусок хлеба у такого же, как и ты. Муж не спал несколько ночей – караулил вора; и под утро одного дня он завёл в комнату взлохмаченного, грязного, оборванного мальчишку лет четырёх-пяти. Мальчик не вырывался, что-то лопотал на чеченском, вытряхивая из карманов бумажные деньги.
Как объяснил мне муж, симпатичный, с карими глазами, малыш был сыном хозяина дома, в котором мы жили. Родители его оставили или он сам случайно остался – этого мы не знали. Я знала одно: чего бы нам это ни стоило, мы должны сберечь его, сохранить ему жизнь. Ведь в то время рыскали по сёлам энкавэдешники, выискивая отставших детей, женщин, стариков, и забирали их неведомо куда. Был случай, даже пытали постельного больного мальчика булавками, чтобы узнать, крикнет ли он по-чеченски от боли.
Всё это я знала, Абдусалам, но я, прежде всего, мать, и этот ребёнок, не виноватый в ошибках взрослых, мой ребёнок. Так я решила, и думала ночами, как сберечь его от энкавэдешников. Муж мой, как орденоносец, состоял в сельском совете и мог узнать о предстоящей проверке чекистов.
Спасительная мысль пришла ко мне, когда я наткнулась в кладовке на мешок сушёных абрикосовых косточек. Я вспомнила, как месяц назад, когда дети обожгли глотки горячим урбечом, они целый день не могли вымолвить и слова. Теперь я знала, что делать... Нагрянувшие энкавэдешники удивлялись: во дворе на полене сидел фронтовик в орденах, а рядом играли чумазые, грязные (специально одинаково одетые и немытые) малыши. Дети на все вопросы только мычали нечленораздельно и непонятно, все время пытаясь достать до кобуры офицера (уловка моего старшего сына), на что быстро реагировал отец, розгой отгоняя их в дальний угол двора. Так и ушли чекисты ни с чем, но каждый месяц приходили они, и каждый раз, плача, заливала я горячий урбеч в охрипшие детские глотки.
Как страдала и переживала я те восемь месяцев, Абдусалам, знает только один Аллах. Слезами обливалось мое сердце при прощании с мальчиком, когда однажды поздней ночью его забрал близкий родственник. Это был мой десятый ребенок, которого я не родила, но которого любила как родного, беспокоясь за его будущую жизнь.
Но всё проходит и забывается со временем, как проходит и забывается короткий сумеречный зимний день. После возвращения чеченцев в свои родные места, мы без ропота оставили всё и переехали на новое место жительства. Построили новый дом, обзавелись семьями сыновья, появились внуки – на нашу с мужем радость, жизнь наладилась и налилась цветом, как спелая вишня у нашего крыльца в хороший урожайный год...
Всё забылось бы... Но вот однажды в комнату, где я готовила, вошли двое: муж, вытирающий рукавом слезы, и высокий мужчина в черном кожаном плаще и в такой же черной широкополой шляпе.
Я стояла в недоумении. Но когда мужчина, сняв шляпу, вытащил банку урбеча и попросил меня покормить его, я поняла все. О, мой Аллах! Мир пошатнулся вокруг меня, глиняная миска, выпав из моих рук, разлетелась на черепки, устало присела я на край тахты. О, мой Аллах! Я узнала его, моего маленького чеченца по карим неизменившимся глазам, но больше я ничего не видела – мешали слезы, невольно хлынувшие из глаз. Я стыдливо опустила голову, а он стоял передо мной на коленях, целовал мои руки и плакал; плакал мой маленький взрослый чеченец.
Какими словами всё это тебе передать, мой Абдусалам, я, право, не знаю. Теперь я понимала его язык, но, клянусь Аллахом, если бы я его даже не знала, то поняла бы моего мальчика своим сердцем. Это свойственно матерям, потому что даровано свыше Создателем. Воистину мир тесен!
Так мы и свиделись, затем и попрощались. Поцеловав меня в лоб и поклонившись в ноги, одарив нас подарками, он уехал в свой далекий край, волею судьбы ставший близким и родным.
Одна осталась я сейчас, как видишь. Ушел из жизни муж. Следующей у порога смерти стою я, но спокойна и готова я к встрече со своим Создателем. Пусть будет милостив и милосерден он ко всем живущим за их прожитые жизни! Аминь! Ведь жизнь – штука удивительная и непростая, не правда ли, молодой человек?
Так закончила она свой рассказ.
Давно это было. Отшумели по душам умерших высокие стройные тополя у равнинной реки да сухой полынный ветер на кизлярских пастбищах. Но и сейчас перед моими глазами как живая сидит на коленях, склонившись над Кораном, старая мудрая женщина с большим добрым сердцем, до краев наполненным великим чувством, которым одарил нас Всевышний Аллах, – чувством, имя которому Милосердие.
Автор: АБДУСАЛАМ ШАХБАНОВ
На фото - урахинка Зумруд Сулейманова.
Teref.az