«Я до сих пор помню горечь той земли.
Она липла к губам, жгла глаза, забивала уши. Я помнил запах родной церкви, где клялся идти до конца. Помнил лицо матери, которая осеняла меня крестом. Но теперь крест казался тяжёлым железом, давившим грудь, а вера - далёкой, как колокол, что я больше никогда не услышу. Сухой ветер нес её нам навстречу, пока мы, окованные в металл, тянулись к городу, имя которого стало проклятием: Дорилей.
Мы шагали изнурённые. Коням не хватало овса, нам - воды. Латы, что ещё вчера казались защитой, превратились в тягучую обузу. Сталь давила плечи, гнила от пота. Мы задыхались в собственном весе. Но всё же верили: впереди ждёт слава. Мы называли себя воинами Христа. За нашими спинами шёл сам император Конрад.
На рассвете я услышал шум. Сначала лёгкий, словно шёпот трав. Потом гул, похожий на далёкий гром. Он рос, наваливался, становился ближе. И вдруг они возникли. Сначала крошечные тени. Потом лавина. Копыта били землю, стрелы рассекали воздух. Мы стояли неподвижные, словно камни. Они же мчались, как ветер.
- Держите строй! - крикнул командир. Но строй треснул, как трухлявое полотно.
Я видел, как падали братья по оружию. Удары тюрок были стремительными, резкими. Мы едва поднимали копья, а они уже исчезали из поля зрения и налетали с другой стороны. Мы были тяжёлой стеной. Они - вихрем, что дробит камень.
Мой конь споткнулся о тело, и я рухнул. Земля стала горькой, в пыли смешивалась кровь. Я не знаю, сколько длилась бойня: час или вечность. Но когда всё стихло, вокруг лежали мёртвые. Немногие, как я, остались живы, слишком опустошённые, чтобы сопротивляться.
Мы отступили в Никею, и там на нас обрушились те, кого мы считали союзниками. Тогда я понял: на этой земле нет друзей. Здесь каждый сам за себя.
И теперь, закрывая глаза, я всё ещё слышу тот звук: рев степного ветра и свист стрел. Я знаю: день в Дорилее был днём, когда наше войско умерло. Второй крестовый поход, ещё не павший окончательно, стал уже тенью».
Хроника войны. 1147 год
Над Европой, над монастырями и замками, в закатных небесах зрело предчувствие большой беды. Вестники приносили страшные вести: на Востоке пал Эдесский граф. Урфа, первая гордость крестоносцев, была взята атабеком Мосула и Халеба Имададдином Зенги. Узкие улицы, где некогда звонили колокола, теперь были залиты кровью. Ни старики, ни дети, ни священники не спаслись.
В Антиохии шептали: «Следующими будем мы».
В Иерусалиме молились ночами, глядя на осыпающиеся стены. В Риме вестники входили в залы, словно тени. На их лицах лежала пыль дорог и ужас виденного. Они приносили с собой молчание разрушенной Урфы, где улицы были залиты кровью, а обломанные кресты торчали, словно раны.
- Они идут за нами, - сказал кто-то на папском дворе. - Они хотят стереть крест с Востока.
Папа Евгений III поднял руку, и зал умолк.
- Пусть короли Франции и Германии услышат меня. Настал час мщения врагам Господа. Каждый, кто пойдёт в поход, получит отпущение грехов.
Европа зашумела, как потревоженный улей. Король Людовик VII собирал во Франции рыцарей, германский император Конрад III - свои дружины. Их поход должен был стать не просто войной: они шли вытеснить ислам с Востока и возвести новые царства креста.
Но Константинополь встретил их холодом. Император Мануил I Комнин не считал латинян союзниками. В его сердце жила память: однажды эти рыцари могут обернуть копья против самой Византии. Поэтому слова его были мягкими, улыбка вкрадчивой, а глаза холодными. Он улыбался Конраду, но мысли его шептали султану Месуду: «Пусть железо сокрушит железо, и империя выстоит».
Первыми к стенам Константинополя подошли немцы.
- Не жди французов, - сказал Мануил Конраду. - Путь открыт. Иди, и победа будет твоей.
Через Босфор германское войско переправилось в Малую Азию. Осень коснулась лугов, кони тяжёлых рыцарей шагали вяло, хрипя от жажды. Дни растягивались, ночи становились холоднее. Впереди ждал Дорилей.
Но в степях уже двигалась тень. Султан Месуд, сын тюркской земли, щурился в горизонт.
- Пусть чужеземцы придут измученными, - сказал он своим эмиром. - Мы встретим их ветром и стрелой.
25 октября 1147 года солнце взошло над полем битвы.
Сельджукская конница, словно песчаная буря, обрушилась на сомкнутые ряды рыцарей. Тетивы звенели, стрелы шипели в воздухе, кони падали, ломая копья. Латы превращали европейцев в неподвижные мишени.
К полудню поле было усеяно телами, воздух густел от запаха крови и пыли. Лишь десятая часть германской армии ушла живой.
Остатки вернулись в Никею, и там на них налетели византийцы, добивая уцелевших.
Когда в Константинополь прибыл Людовик VII, Мануил сказал ему:
- Конрад победил и уже в Конье.
Но правда открылась, когда два короля встретились в Никее. Лицо Людовика потемнело.
- Мы не пойдём этим путём, - сказал он. - Мы обойдём земли тюрок.
Французы пошли вдоль побережья: Палеокастрон, Пергам, Смирна, Эфес. Но у реки Мендерес сельджуки настигли их снова. Стрелы падали с неба, словно чёрный дождь. Людовик с остатками рыцарей добрался до Атталии, но армия была изломана болезнями и голодом.
Король и знать отплыли в Сирию, бросив солдат в Гиераполисе. Там, под палящим солнцем Малой Азии, угасла последняя надежда Второго крестового похода.
Месуд I вернулся в Конью как победитель. Халиф аль-Муктафи присылал ему знамёна и знаки власти. В мечетях читали проповеди о том, как султан остановил лавину латинян и спас исламские земли.
В последующие годы он укрепил державу, подчинил мятежные княжества, отобрал у крестоносцев крепости и начал чеканить собственные монеты. Даже гордая Византия выплачивала ему дань.
И когда Месуд I умер, над Малой Азией уже сиял полумесяц - знак силы и веры.
А крест, принесённый издалека, обратился в пыль дорог. По ним уходили разбитые армии, исчезая за горизонтом, оставляя лишь тень воспоминания. Немногие, кто вернулись домой, несли в глазах не славу, а пустоту. Они входили в церкви, но не молились, глядя на распятие. Их клятвы звучали, как далёкое эхо, а крест, который они вели на Восток, стал тяжестью памяти и позора.
Автор: Мади Раимов